Как мы пережили войну
Самое первое воспоминание детства – радость, что у меня теперь есть мама. Зима 1941-го. Ночь. Стук в дверь. В дом заходит бедно одетая женщина. «Лида! Лида приехала!». Все кинулись к ней. «Вика, подойди, это же мама», – говорит бабушка. Было мне тогда три года…
поделись историей с друзьями
В гости к Деду Морозу
Хорошо помню новогодний утренник на Омском шинном заводе, где работала мама. Не столько сам праздник, сколько зимнюю дорогу. Я тепло одета в искусственную шубку – подарок американцев детям во время войны.
Мама везет меня на санках по березовой роще, которая окружала полгорода. Там были у меня в молодости первые танцы, романтические свидания, катания на знаменитых качелях-лодочках. Но все это впереди, а сейчас вокруг березы со снежными «сугробами» на ветвях.
Морозец щиплет щеки, солнце яркое, и мама звонким голосом читает стихи: «Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи – Мороз-воевода дозором обходит владенья свои… Идет, по деревьям шагает, трещит по замерзшей воде, и яркое солнце играет в лохматой его бороде…».
Я, задрав голову, ищу его на вершинах деревьев, ведь если мама говорит, значит, Дед Мороз существует. Мы едем к нему на праздник!
И вот мы на елке. Обстановка внутри невзрачная, на мне теплое платье коричневого цвета. Подарок был в бумажном квадратном пакетике. Особенно запомнился вкус и запах шоколада.
Еще одна дорогая картинка из детства. Лежу в детской кроватке, и слушаю вместо колыбельной «Темную ночь» в мамином исполнении.
Очень хорошо помню и черный круг над комодом – репродуктор, по которому сообщали военные сводки о событиях на фронте, включали песни. Особенно запомнились слова: «У любви, как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать» («Хабанера»).
Три свидетеля
Впоследствии я узнала, что война застала маму и папу в Днепропетровске: они учились в строительном институте.
Когда стали бомбить город, ректорат распорядился всех девушек отправить по домам, а юношей – на станцию Синельниково рыть окопы.
С этой станции мама добиралась на различных поездах до Омска. Составы бомбили, но ей удалось добраться невредимой. Надо было начинать жизнь, кормить ребенка. По вечерам она училась в машиностроительном институте, а днем работала на заводе, чтобы получить хлебные карточки. И как-то она их потеряла, или вырезали из сумочки. Это была настоящая трагедия…
Жили мы с мамиными родителями. Когда она просила разрешения у дедушки, чтобы сходить в кино или на танцы, тот обычно возмущался: «Кто ходит весной в кино? Огород надо сажать!»
Очень редко мама с подругой Гердой все же выбиралась в кинотеатр «Маяк». Иногда и меня с собой брали. По дороге домой мама напевала песни из кинофильмов. Я до сих пор хорошо помню слова из картины «Чалита», «Креолка», «Три свидетеля».
Самая грустная песня «Три свидетеля»: «За дальнею околицей, за молодыми вязами мы с милым расставалися, клялись в любви своей. И было три свидетеля: река голубоглазая, березонька пушистая и звонкий соловей».
Я своим детским умом уже понимала, что эта песня очень схожа с маминой судьбой. Позже нашла и фотографию с такой горькой подписью: «Вике 8-й год. И она еще не видела своего отца».
После того, как стали бомбить Украину, и фашисты стремительно продвигались к Москве, отец оказался в Томске, где продолжал учебу.
На шестой линии
Хорошо помню наших омских соседей по улице 6-я линия. Рядом жила большая семья мордвинов Ждановых, эвакуированных с Поволжья. Мужчины все были точильщики, ходили на базар.
Далее стоял добротный дом детского доктора по фамилии Дондо. Когда врач переезжал, мы помогали носить книги. У него я увидела красочные атласы по анатомии, долго и с большим интересом рассматривала эти картинки.
В следующем доме жил еврей-гравер. Его дочь Дебора Пантофель-Нечецкая потом стала известной певицей. В ее исполнении я впервые услышала романс Алябьева «Соловей».
Помню сырую и темную землянку в одном из дворов. Там обитала бедная женщина с двумя девочками, постоянно голодными.
А последний дом на углу, завершающий шестую линию, был полностью заселен немцами. В окна мы видели, какая у них царила чистота. Там тоже жила девочка, моя ровесница – обладательница настоящей фарфоровой куклы, очень красивой. Она разрешала подержать ее за угощение – булочку или кусочек хлеба. Я выносила хозяйке куклы молоко, так как дедушка с бабушкой держали корову.
Хорошо помню и нашу собаку по кличке Кучум. Квартальный забрал его на фронт, а вскоре пришла телеграмма, что хвостатый боец погиб, взорвав фашистский танк. До Кучума у нас был другой пёс – Марат. По рассказам дедушки, именно в его будке прятали во время гражданской войны колчаковские деньги.
Дед тогда работал поваром в плавучем ресторане, стоявшем на приколе в излучине Иртыша и Омки, в самом центре города. Омск переходил из рук в руки. Одну неделю в ресторане гуляли белые, другую – красные…
В очередной момент безвластия остался бесхозным ресторанный сейф, наполненный имперскими сторублевыми купюрами – катеринками. Дед сбегал за дочерьми – мамой и тетей Тоней, вручил им скворечники, которые заранее набил деньгами.
Был месяц март. Девчата беспрепятственно пронесли катеринки по улицам города до дедовского двора. Добычу он спрятал в собачьей конуре. Правда, воспользоваться ей не пришлось – вскоре Омск заняли красноармейцы.
***
В 1947 году приехал отец. Мое воспоминание о нем связано с большим фибровым чемоданом, пахнущим яблоками сорта «аппорт», которые он привез.
К тому времени мама окончила институт и получила направление на работу в Омский шинный завод начальником химической лаборатории. Это было очень вредное производство.
Вскоре ей дали от завода маленькую комнатку, переделанную из ванной. Она находилась в самом центре города в большом четырехэтажном доме. Видимо, он был построен в первые годы Советской власти для государственных чиновников. После войны квартиры превратились в коммуналки.
В самой большой комнате (около 20 квадратов) жил главный бухгалтер с женой. Детей у них не было. Иногда они меня угощали. В другой комнате жила еврейская семья, у них рос сын Гена.
Наша комната в десять квадратов имела широкое окно, в углублении стояла кровать родителей, а напротив окна – стол и моя кровать. Еще была темная кладовка, наверное, она служила шкафом.
Отец, Герман Михайлович Ястребов, служил в НКВД начальником колонии № 7. Там отбывали заключение художники, ученые, инженеры – цвет советской интеллигенции. Некоторые работали с А.Н. Туполевым, находившемся во время войны в Омске. Папа с уважением говорил об этих людях.
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА НАШИ ГРУППЫ
***
В 1950 году в моей маленькой детской жизни случилось огромное, непоправимое горе – не стало мамы Елизаветы Михайловны. Пережитые страдания – долгое одиночество, бесконечные родительские вопросы с укоризной: «Ну, где же твой муж?» и вредная работа сделали свое дело. Она тяжело заболела и ушла в 32 года.
Отца вскоре забрали в армию. Нужны были инженеры-строители – возводить ракетные площадки под началом «Маршала Победы» Георгия Константиновича Жукова. Это был засекреченный объект: воинские части размещались в глухих уральских лесах.
Из-за вечных переездов отца, меня на воспитание взяла его мать, Мария Владимировна Ястребова. Она была очень строга.
Отца после Урала перевели в Королев, затем в Москву. Он строил оборонительные сооружения вокруг столицы, возглавлял государственную комиссию по приему объектов.
В армии папа прослужил до самой пенсии, имел государственные награды, но больше всего гордился тем, что его ценили как крупного специалиста и неподкупного коммуниста.
Мамина смерть оставила глубокую рану в моей душе. После школы я решила стать врачом, спасать людей. Поступила в Омский мединститут и там встретила свою судьбу – Николая Жвавого, с которым наконец-то обрела тепло семейного очага, которого мне так не хватало.
Вероника Германовна Жвавая родилась 11 мая 1938 года. Окончила педиатрический факультет Омского медицинского института. Долгие годы преподавала анатомию в Тюменском медицинском колледже.
В 2015 году создала театрально-музыкальную студию «Талант». Стала ее художественным руководителем, а увлеченные творчеством тюменцы старшего поколения – артистами. Выступают в геронтологическом центре, больницах, библиотеках, школах, госпитале ветеранов-войн, санаториях и даже на дому у тех, кто не может выйти на улицу.
Одной из самых трогательных и популярных постановок коллектива стала литературно-музыкальная композиция «Живая память о войне», написанная ее супругом Николаем Федоровичем Жвавым.
Ее изюминка в том, что с событиями каждого военного года слушателей знакомит песня. Начинается выступление со знаменитых слов «Двадцать второго июня ровно в четыре часа», а заканчивается вальсом – «Весна 45-го года».
Вероника Жвавая.
Премьера спектакля “Про Федота-стрельца”
Читать еще
